Поместье Лафает (Гостиная), 31 октября. 01:00 - 11:00

Очертания потолка были размыты. Все было размыто и слишком ярко. Сплошной желтый цвет с вкраплениями коричневого, кажущегося теперь оранжевым. Воздуха не хватало. Легкие болезненно слипались. Вверх поднялся один большой пузырь и множество маленьких. Воздух, его жалкие остатки, рвался вверх. И вновь воцарилось спокойствие, только взгляд широко распахнутых глаз изредка перетекал из одной точки на потолке в другую. Пальцы до боли в суставах вцепились в скользкую, холодную акриловую поверхность, медленно соскальзывая вниз от напряжения. Мокрые ноги, высунутые на поверхность,  мерзли, несмотря на то, что все стеклянные поверхности в радиусе ближайших метров запотели, покрывшись бледной молочной пеленой от жара, наполнявшего ванную комнату. Губы были приоткрыты, наполняя рот теплой водой. Пряди волос, плавающие под водой черными змеями, щекотали щеки. Язык, подчиняясь какой-то собственно воле, коснулся ряда белоснежных зубов, скользнув по ним…и в этот момент Андреа резко подалась вверх, выныривая на поверхность и глубоко вдыхая с тихим хрипом столь сладкий воздух, дурманящий и вскруживший голову. Вскруживший так же, как это делала любовь. Неправильная. Запретная. Горячая. Сводящая с ума. Проведя ладонями по волосам, убирая их с лица, тяжело дыша и прикрывая глаза, девушка откинулась на спинку ванны, успокаивая тяжелое сердцебиение и восстанавливая сбитое дыхание. Рядом с ванной валялась перемазанная разными оттенками красного и желтого кофта.
Сплошной кошмар. Вся ночь. То, что случилось на балу, обрело понимание не сразу, лишь тогда, когда Беато джентельменски проводил Миларену до дома, тогда, когда Андреа оказалась одна в своей старой спальне в этом холодном, неприветливом старом семейном особняке. Она провела всю ночь без сна, сжав губы в одну решительную полосу и изучая невидящим взглядом барельеф на высоком потолке. Ощущение, что она спит посреди бальной комнаты как на сцене не покидало. Вокруг вальсировали гости, а где-то в стороне лежало окровавленное тело Киры, рядом с которым, звонко смеясь и тесно прижимаясь друг к другу, танцевали Беато и Лара.
Покой вернулся лишь тогда, когда Кьоджо остался позади. Всю дорогу до дома Андреа украдкой поглядывала на брата, злясь на него и любя всем сердцем, переживая из-за событий прошедшего вечера, но не решаясь спросить, как это все может отразиться на них. Она как будто бы не замечала его состояния, старательно игнорируя и свое собственное, словно бы наблюдая за собой со стороны. Живя отдельно от самой себя. Сдерживая инстинкты, приказывающие то выцарапать ему глаза, то кинуться в объятия. Дом стал спасением, а комната уединением. Кровать осталась нетронутой, зато белая стена у торшера с глупыми коричневыми квадратами обрела цвета кровавого заката. Резкие мазки, плавные переходы, рисунок безумного художника, успокоивший нервы. Отправивший перемазанную красной краской Андреа в ванную.
Глубоко вздохнув, Фабриано распахнула глаза, сползая ладонями по лицу, смахивая сползающие по щекам капли воды. Склонив голову на бок, девушка хмуро всмотрелась в занавешенное белой тонкой занавеской окно и, подтянувшись на руках, встала в полный рост, аккуратно выходя из воды, стараясь не смотреть на свои размытые очертания в запотевшем зеркале, кутаясь в большое махровое полотенце.
Спустя несколько минут, слыша шаги брата в коридоре, Андреа была совершенно не готова к его визиту, потерявшись во времени и сидя за туалетным столиком, придирчиво изучая свое отражение в зеркале и собирая высушенные волосы в высокий хвост, любовно проводя пальчиками по черным локонам.
- Можно, – тихо подтвердила она, находя отражение брата в зеркале и поправляя халатик, фривольно соскользнувший с плеча. – Мне нужно еще несколько минут… надеюсь, ты хорошо отдохнул и позавтракал? – деловито интересовалась девушка, словно без этого не могло начаться их утро.

С долей истинного спокойствия и показного безразличия, словно молчаливый интерес брата к столь стремительному и кровавому преображению спальни ее вовсе не волнует, Андреа опустила взгляд на поверхность туалетного столика, заставленную баночками различных форм и цветов, украшенную резными шкатулками и прочими девичьими радостями. Взгляд натолкнулся на две маленьких алых капли на краю стола: удивленно изогнув бровь, Фабриано безразлично уничтожила их ноготком. Аккуратно, почти любовно приоткрыв небольшую, стоявшую точно по центру как ювелирное украшение, которым, в принципе, и являлась, шкатулку, девушка извлекла на свет божий большие круглые серьги, делая вид, словно она не наблюдает за братом с замиранием сердца, поднося серьги к ушкам, примеряя и выкрадывая момент, чтобы скользнуть взглядом по отражению Беато. Сердце гулко ударялось о ребра и отскакивало назад: медленно, гоня кровь в едином спокойном, но тяжелом ритме. Напряжение и желание: Андреа испытывала некий потаенный страх перед братом, застывшем как изваяние в дверях, при этом отчаянно желая ощутить его близость. Мышцы шеи задеревенели от напряжения, сковавшего все тело, вытянутое подобно струне на краю обитого ситцем стульчика. Словно почувствовав невысказанное желание сестры, Беато направился в ее направлении, касаясь нежной кожи шеи, пуская электрический заряд по всему телу, разбегающийся импульсами от его пальцев, скользящих по плечу. Тишина. Лишь шелест дыханий, удары сердец и слишком дальние, чтобы волновать, звуки жизни по ту сторону окна. Девушка прикрыла глаза, покорно склоняя голову набок, роняя и теряя в складках расползающегося в стороны шелкового халатика золотую серьгу, выскользнувшую из упавшей на колено руки. Мгновение расслабления и наслаждения… сменившиеся вместе с настроением брата.
- Беато! – возглас, больше похожий на возмущенный, испуганный писк. Он взял ее за волосы как маленького нашкодившего котенка, шипение которого и сорвалось с губ девушки, зажмурившейся от неприятных ощущений и метнувшейся руками к волосам, словно в страхе, что они навечно распрощаются с головой. По полу, испуганно бренча, покатились упавшие с колен серьги. – Пусти! – ногти впились в руку брата в отчаянной попытке хоть как-то ослабить хватку. – А тебе как, понравилось танцевать с Милареной, Казанова? – с обидой в свою очередь выкрикнула, затихая, Андреа, с набежавшими от боли слезами в глазах решительно смотря лишь вперед, сжав недовольно губы, коротко вдыхая пропитанный красками, кровью и ароматом брата воздух.